Германская фармакологическая компания Schering AG умирала дважды. После Первой
мировой войны она потеряла все дочерние компании за рубежом. Патенты и товарные
знаки были конфискованы и возвращены лишь в 1928 году. К началу Второй мировой
вставшая на ноги Schering имела 30 дочерних зарубежных предприятий с 20 производствами.
В 1945-м практически все они были экспроприированы -- драма повторилась. Филиал
в США был отобран вместе с торговыми марками и превратился в американскую компанию,
известную сейчас как Schering-Рlough (лишь сравнительно недавно был урегулирован
вопрос о торговых марках двух предприятий). Продав единственный уцелевший рудный
актив, Schering вновь стала возрождать свой бизнес буквально из пепла.
Основанная Эрнстом Шерингом в 1851 году как "Зеленая аптека", компания с момента
образования сделала ставку на качество химических веществ и науку. Ее главной
фишкой была невероятная чистота получаемых веществ, за что компания неоднократно
удостаивалась наград на всемирных выставках. Первая научная лаборатория появилась
уже в 1888 году. Два события привлекли исследователей Schering -- открытие рентгеновских
лучей и открытие гормонов. Занимаясь исследованиями в этих областях, Schering AG
стала лидером в производстве контрастных средств для диагностических технологий
и препаратов гормональной терапии для женщин и мужчин. Впрочем, на протяжении
свой истории компания постоянно вторгалась в новые сферы. Одно время у Schering
было столько направлений, что она напоминал чеболь, занимаясь всем -¤ от производства
фотобумаги до рудного дела, от красок до косметики, от продуктов питания до лекарств.
Но к концу XX века компания все больше стала склоняться к фармацевтике. А в начале
нового века и вовсе решилась на серьезную реструктуризацию, сконцентрировавшись
лишь на четырех фармацевтических направлениях.
Изменение стратегии -- следование мейнстриму современной фармакологии. Концентрация
усилий на узких сегментах и уменьшение числа создаваемых препаратов вполне логично
вытекают из тенденции роста затрат на научные исследования (см. график). В среднем
фармацевтические компании сейчас тратят на НИОКР до 20% оборота, и даже самые
крупные не могут себе позволить распылять их по широкому спектру направлений.
Рост инвестиций в НИОКР и вынужденная специализация делают отношения компаний
почти джентльменскими: они стараются не перебегать друг другу дорогу и работать
в кооперации, обмениваясь разработками, которые выходят за рамки стратегических
направлений, или разделяя затраты на продвижение. В частности, одно из таких недавних
соглашений Schering AG заключила с компанией Рfeizer, передав ей права на разработку
и продажу находящегося в стадии клинических испытаний пакета ингибиторов для предупреждения
артериального тромбоза. Schering получает авансовый гонорар, оговаривая поэтапные
и лицензионные платежи, Рfeizer -- практически готовый продукт, отвечающий сфере
интересов компании. Один из своих препаратов, блокирующий рост сосудов в области
опухолей, Schering договорилась продвигать вместе с компанией Novartis, у которой
сильны позиции на рынках Северной Америки и Азии.
Концентрация на немногих направлениях продиктована и другой тенденцией -- современные
открытия науки о человеке позволяют подступиться к неизлечимым недугам. И Schering
инвестирует именно в эти развивающиеся области, в рынки с большим потенциальным
ростом. Новые исследования с применением биотехнологий требуют колоссальных затрат,
зато прибыль обещает быть еще более впечатляющей. Первый в мире иммуномоделирующий
генноинженерный препарат для терапии рассеянного склероза бетаферон принес Schering
за последние полтора года более миллиарда евро. Заметным открытием стал и противораковый
препарат зевалин, основанный на антителах, к которым "пришивается" радиоактивный
элемент -- иттрий-90, адресно поражающий опухолевые клетки.
Полем будущего назвал член совета директоров концерна Schering AG, ответственный
за науку, профессор Гюнтер Шток исследования в области регенеративной медицины.
Не случайно концерн перевел свой японский научный центр в Кобе, город с развитой
биотехнологической инфраструктурой. Здесь ученые занимаются новыми клеточными
технологиями, в том числе стволовыми клетками. Концерн рассчитывает, что благодаря
накопленному научному опыту и аккумуляции новейших научных знаний его инвестиции
будут точными, как выстрелы меткого стрелка. Это позволит концерну создавать пусть
и меньше новых препаратов, но зато более эффективных и безопасных. Впрочем, на
этом пути Schering, равно как и другие фармацевтические гиганты, подстерегают
опасности -- слишком велик риск промахнуться, вкачав в узкую новую область исследований
сотни миллионов. О тенденциях мировой фарминдустрии и оптимизации стратегии компании
в новых условиях рассказывает Гюнтер Шток.
-- Господин Шток, какова, на ваш взгляд, главная тенденция мировой фарминдустрии?
И как ваша компания следует ей?
-- Мы живем в век биологии, узнавая все больше о живых организмах. Причем эти
знания "производятся" во всем мире. Если фармакологическая промышленность, основанная
на этих знаниях, хочет быть успешной, она должна быть глобальной: она потребляет
знания всего мира и продает свои продукты во всем мире. У нашей компании есть
три крупных научно-исследовательских центра: один в Японии, другой -- в США и
третий -- в Германии. Кроме того, до четверти нашего бюджета на исследования и
развитие тратится на структуры, которые не принадлежат концерну, -- лаборатории
университетов и клиник.
-- Глобализация обычно не встречает препятствий, если речь идет об исследованиях,
но верно ли это для торговли, ведь любая страна не жалует импортные медицинские
препараты?
-- Конечно, каждое государство стремится создать у себя как можно больше рабочих
мест. Фарминдустрия в этом смысле чрезвычайно интересна, поскольку "потребляет"
массу специальностей, начиная с гениального ученого и кончая простым рабочим.
А поскольку здоровье приобретает все большее значение, к индустрии растет интерес.
И каждому государству можно только посоветовать развивать эту промышленность,
а если ее нет -- создавать. Тем не менее Германия в последние годы стала больше
импортировать медикаментов, чем экспортировать. С экономической точки зрения это
плохо, но для человека, который имеет возможность получать лекарств больше и дешевле, --
хорошо.
-- Год назад меня поразил график, на котором кривая инвестиций в фармакологические
исследования резко шла вверх, а кривая новых препаратов, выведенных на рынок, --
вниз. Эта тенденция сохранилась?
-- Этот вопрос мне все время задают на заседаниях нашего наблюдательного совета.
Это верно: расходы на науку все время идут вверх, а количество подлинных инноваций --
вниз. Правда, не так резко, как вы изобразили. Почему это выглядит так? Чем больше
приоткрывается дверь, тем отчетливее мы понимаем, насколько мало пока знаем. Еще
лет двадцать назад мы знали, что в клетке есть три-четыре белка, которые там действуют.
А сегодня мы знаем, что одних только киназ (ферментов, катализирующих некоторые
химические реакции. -- "Эксперт") в клетке тысяча. Для того чтобы понять, как
это великое множество элементов в клетке друг с другом взаимодействует, была создана
новая наука -- биоинформатика. Раньше мы, открыв функцию какого-нибудь белка,
считали, что это уже инновация. Сегодня мы их исследуем пачками, один за другим,
изучая их связи, понимая, что, может быть, девяносто процентов из них нам могут
не понадобиться, но для нужных десяти процентов мы должны исследовать все сто.
-- Означает ли это, что новые открытия лишь удорожают и удлиняют цикл исследований?
-- Пока все это выглядит именно так: мы тратим гораздо больше усилий и средств,
чем раньше. Мировые фармкомпании в последнее время выделяли на научно-исследовательские
разработки до пятнадцати процентов оборота. Сейчас затраты доходят до двадцати
процентов. Есть крупные компании, инвестирующие в НИОКР до семи миллиардов. Мы --
около одного. И этого всегда не хватает, потому что объем работы все время растет.
-- Когда кривая количества инновационных препаратов пойдет вверх?
-- Мне кажется, что в ближайшие годы нам придется довольствоваться именно такой
стагнирующей кривой. Я не верю в сказки о том, что скоро все будет дешевле и быстрее.
-- Можно ли трактовать эту кривую следующим образом: хотя мы имеем меньше новых
препаратов, но они более качественные и более эффективные?
-- Да, это так. И раньше были взврывные удачи, как, к примеру, открытие антибиотиков.
Но старые препараты все время требовали улучшения. Раньше, к примеру, средства
от высокого давления вызывали сонливость и усталость, а сегодня есть великолепные
средства, более точные, более специфические и более безопасные.
-- Проблема безопасности лекарств в связи с громкими скандалами по поводу препаратов-блокбастеров,
к примеру антидепрессанта виокс (только по одному иску после смерти пациента компания
Merck обязана по суду выплатить 253 млн долларов), обусловила еще одну тенденцию --
персонифицированную фармакологию. Как, по-вашему, она будет развиваться?
-- Да, такая тенденция наметилась, она будет усиливаться. Медикаменты станут
более вариабельными. Они будут зависеть от метаболизма (обмена веществ) и генетических
особенностей конкретных организмов, популяций. Яркий пример -- японцы, которые
плохо переносят алкоголь. Есть люди, которые по-разному реагируют на один и тот
же препарат. Также нужен более избирательный подход к некоторым заболеваниям на
различных стадиях. Опухоль, к примеру, все время претерпевает различные изменения
и нуждается в разных реакциях. Мы только начинаем понимать, насколько это важно --
как в плане создания новых препаратов, так и в плане их предложения. Если мы выводим
новый специфический медикамент, который нам обошелся примерно в 800 млн долларов,
мы должны искать пациентов по всему миру, иначе мы не получим возврата средств.
-- Недавно один американский биовенчурист утверждал, что фармакология еще и оттого
переживает кризис создания новых препаратов, что химики зашли в тупик, и нужны
мультидисциплинарные группы, которые смогли бы добиться прогресса.
-- Я не согласен, что химики в тупике. Но верно, что современной химии нужна
помощь других дисциплин и новые технологии. Сейчас фармакологии необходимы и химики,
и биологи, и физики, а также материаловеды, математики, программисты -- именно
эти специалисты могут вместе создавать новые действующие вещества.
-- Вы говорите -- необходимы, а у вас их что, нет?
-- Натюрлих! Есть! Например, химики у нас начинают заниматься синтезом веществ
только после того, как специалисты по биоинформатике и другим дисциплинам выяснят
все вопросы по структуре молекул.
-- Важно ли иметь всех этих специалистов у себя или можно работать с компаниями
на аутсорсинге?
-- Я уже говорил, что четверть бюджета на исследования мы тратим в международной
сети -- в университетах, маленьких научных компаниях, которые не входят в концерн.
Но не могу себе представить фармакологическую компанию, которая бы не имела у
себя достаточно сильных научно-исследовательских структур. Когда-то такая идея
существовала, но она ушла в прошлое. Кроме того что наши ученые занимаются разработками,
они выступают в роли консультантов. Я могу принимать решения по поводу покупки
той или иной разработки, только посоветовавшись с ними.
У некоторых компаний доля покупных разработок может достигать 40 процентов, у
нас -- около 19. Например, один из наших стратегических онкологических препаратов,
зевалин, мы купили у одной биотехнологической компании и стали разрабатывать дальше
сами. Мы тоже занимаемся продажей своих разработок, если считаем, что результаты
не вписываются в русло нашей стратегии. Например, разработки, которые относятся
к лечению сердечно-сосудистой системы, мы продаем Рfeizer. А разработки препаратов
для лечения артритов и ревматизма -- AstraZeneca. Это нормально, потому что в
научных исследованиях вы можете легко наткнуться на вещи, которых и не искали.
-- В прошлом году вы презентовали инициативу "Фокус", объявив, что теперь у Schering
будет лишь четыре стратегических направления. А ведь когда-то компания напоминала
южнокорейский чеболь, занимаясь коксом, фотобумагой, косметикой, агрохимией и
лекарствами. Не рискованно ли для компании сейчас иметь узкую направленность?
-- О да, мы в свое время выпускали даже фотоаппараты. И рудным делом занимались.
Как раз на определенном этапе именно это направление спасло нашу фармацевтику.
Но когда Schering выкарабкалась, она продала рудный бизнес. Последнее крупное
решение по реструктуризации было принято в девяностом году, когда мы решили больше
не заниматься агрохимией, выпуском лаков и красок. Конечно, это сопряжено с риском.
Но с другой стороны, если мыслить стратегическими категориями, мы должны хорошо
подумать, во что вкладывать деньги. Мы отдали предпочтение фармацевтике, понимая,
что она будет приобретать все более важное значение.
Мы решили сконцентрироваться на четырех направлениях, чтобы повысить эффективность
и прибыльность компании. Из этих четырех два -- наши исторические приоритеты:
средства гормональной терапии и средства диагностики, оборот которых достигает
более трех миллиардов евро. Это крепкие две ноги, мы в своих сегментах -- лидеры
на рынке.
-- А у вас есть уверенность, что эти две ноги достаточно устойчивы в качестве
опоры для новых направлений? Не может случиться так, что появятся какие-нибудь
новые компании с безумными разработками и подвинут вас на рынке?
-- Теоретически это не исключено. Но тогда им нужно быть лучше нас. А я пока
таких не вижу. В диагностике вообще нет близких конкурентов, в гормонах их мало.
В этом году мы стали абсолютными лидерами на рынке контрацептивов. И мы постоянно
работаем над улучшениями, новыми средствами и формами. Наш сравнительно новый
препарат для контрацепции ясмин (в России -- ярина) в прошлом году давал темпы
роста продаж 48 процентов, в первом полугодии этого года -- 32 процента.
-- А два новых направления -- неврология и онкология -- это уже опоры или пока
"хвостик"?
-- Можно считать почти два миллиарда хвостиком? Нет, это уже тоже хорошая опора.
-- Почему вы решили заняться именно этими новыми направлениями?
-- Сейчас в мире насчитывают 30 тысяч диагнозов. И лишь для 25 процентов есть
более или менее успешные лекарственные средства. Есть невероятная потребность
в открытии новых медикаментов. Те направления, которые мы определили для себя
как приоритетные в области рассеянного склероза и онкологии, -- во многом еще
терра инкогнита. Там действительно можно создавать что-то новое и при этом не
тратить кучу денег на маркетинг.
-- Но ведь этими направлениями занимаются, наверное, сотни лабораторий.
-- Что касается рассеянного склероза, то в интеллектуальном плане мы опережаем
всех. И все остальные стали хоть как-то продвигаться лишь с того момента, как
мы добились первого успеха. Мы же занялись им, можно сказать, почти случайно.
Некоторое время назад мы решили осваивать биотехнологию как перспективную сферу.
И купили в США небольшую биотехнологическую компанию. Там нас привлекла онкологическая
разработка -- препарат флудара. А у них оказалась еще одна, которую они тоже примеряли
к онкологии. Наши ученые определили, что наилучшим образом она подойдет для рассеянного
склероза. И мы завершили разработку препарата бетаферон, который стал блокбастером
на рынке. Сейчас он относится к десятке ведущих биотехнологических продуктов.
-- Насколько важное место занимают в исследованиях новые направления по сравнению
с традиционными?
-- Мы тратим примерно одинаковые деньги на два старых и два новых. Будем понемногу
усиливать новые. Однако мы понимаем: чтобы делать хорошую онкологию и неврологию,
нам нужна хорошая диагностика. Эти области у нас сцеплены друг с другом, и такой
связки нет в других компаниях. Будем прилично вкладываться и в гормональные средства,
чтобы удерживать лидерство в этом сегменте. Никто так, как Schering, не занимается
здоровьем женщин. Мы считаем, что для некоторых женских заболеваний, которые сейчас
лечатся оперативным путем и не всегда успешно, мы сможем предложить эффективную
терапию. Еще одна важная проблема -- продление активного детородного состояния
женщины. Сейчас многие заняты карьерой и рожают в позднем возрасте. До сих пор
поражает процент абортов, которые мы стремимся заменить контрацепцией. Мы также
хотим продлить здоровье женщин в период менопаузы.
-- А что разрабатывается в области неврологии и онкологии?
-- В области неврологии мы хотим улучшить терапию рассеянного склероза. Разрабатываем
еще один препарат, механизм которого будет иным, чем у бетаферона. Главная его
функция будет регенеративной.
-- Это связано со стволовыми клетками?
-- Да. Но здесь фундаментальными исследованиями занимаются в основном университеты.
Еще мы хотим подступиться к болезни Паркинсона. У нас есть новый клеточный препарат,
который действует также регенеративно, но он не связан со стволовыми клетками.
В онкологии хотим усовершенствовать зевалин, основанный на антителах с радиоактивным
элементом. А еще заняться некоторыми видами онкологии, где пока нет достаточно
успешной терапии, -- карциномы кишечника, рака молочной железы, меланомы.
-- Мне казалось, что зевалин был пионерским препаратом, ведь вы первые соединили
антитело с радиоактивным элементом. Почему он не стал блокбастером?
-- Дело в том, что антитело в этом препарате -- разработка другой компании. И
их препарат с этим антителом стал блокбастером на рынке, а не наш.
-- Тогда нужно придумать свое антитело.
-- Знаете, это хорошая идея. Мы над этим поработаем.
-- Когда вы планируете снова предложить рынку революционный препарат?
-- Последним блокбастером стал препарат ясмин. Если мы каждые пять-шесть лет
будем преподносить рынку хорошие сюрпризы, я буду доволен. А вам придется подождать
новостей еще года три.