Милости, государь, милости!

С точки зрения формальной логики сам по себе факт ссылки на о. Св. Елены еще не делает сосланного Наполеоном. В рамках пиарной логики делает -- и немедленно. Логика последнего рода господствует применительно к М. Б. Ходорковскому, любые выступления которого рассматриваются с непременным учетом того, что автор заявлений делает их из тюремной камеры. Сходным образом рассматриваются и любые речи и действия его сторонников, находящихся на воле: они-то на воле, но объект поддержки в тюрьме. Учет этого грустного обстоятельства означает две вещи. Во-первых, иммунитет от критики речей и поступков (если не полный, то хотя бы частичный, что тоже весьма полезно), во-вторых, чрезвычайное усиление слышимости. Речь, исходящая из тюремного учреждения, по определению рассматривается как более важная и значащая, нежели такая же речь, но прозвучавшая на воле. Но тогда при оценке политических перспектив М. Б. Ходорковского и его приверженцев имеет смысл вынести за скобки обстоятельства, связанные с государственной репрессией, и в порядке умственного опыта рассмотреть узника как ординарного вольного политика, находящегося в общем ряду с прочими и не пользующегося ни иммунитетом, ни усилителем.

 

Результат будет далеко не блестящим. Когда в один день выходят два интервью и в одном говорится: "Меня посадили в тюрьму, потому что Кремль слишком слаб и не готов к открытой и честной борьбе с независимой оппозицией"; в другом: "Уверен, что меня посадили в тюрьму не из-за политики, а чтобы отобрать ЮКОС. Политика была лишь поводом. Если б я не помогал оппозиционным партиям в 2003 году, нашли бы другой предлог"; защитник же М. Б. Ходорковского Роберт Амстердам, не зная всей гаммы высказываний подзащитного, указывает: "Нам нужно несколько осторожно относиться к этим посланиям из тюрьмы Ходорковского, если господин Ходорковский сидел бы здесь, он, наверное, признал бы, что есть и политический элемент к этому делу" -- и это говорит о полной рассогласованности спичрайтеров и групп поддержки, которые, будучи на воле, могли бы работать и более слаженно. Когда новый политик определяет желанный ему мобилизационный проект как "инвестиции в национальную инфраструктуру, в дороги и коммуникации, развитие высокотехнологического сектора" в сочетании с "эффективной социальной политикой", из его определения следует, что в рамках мобилизационного проекта жила не только деголлевская Франция, но даже и Италия 60-70-х годов, где христианские демократы без всякой мобилизации потихоньку воровали и развивали. Все-таки на то и спичрайтеры, чтобы разъяснять клиенту различие между модернизацией и мобилизацией. Когда, наконец, М. Б. Ходорковский разъясняет: "Стать политиком в тюрьме -- это очень по-русски. Доверие народа можно завоевать только в роли жертвы", он не понимает, что по-русски полагается еще делать различие между 1-м и 3-м грамматическим лицом. Можно сказать: "Он -- страдалец", нельзя сказать: "Я -- страдалец". С такими представлениями о русском речевом этикете только и завоевывать поддержку десятков миллионов русских.

 

Речь не идет об уничижении нового политика. М. Б. Ходорковский -- вполне стандартный бизнесмен, а опыт показывает, что бизнес-успехи почти никогда не конвертируются в успехи политические, просто потому что другая сфера деятельности. Бизнесмен (и не только в России) работает в "тусовке" себе подобных, что предполагает совсем другие речевые и деловые навыки, нежели у политика, который volens-nolens вынужден работать с широкой аудиторией. Даже в новейшей истории России уже есть множество случаев, когда человек, очень успешный в интригах и подкупах (тут бизнес-привычки очень даже помогают), начинал представлять собой крайне жалкое зрелище, как только проникался уверенностью, что и в публичной политике ему не будет равных.

Чтобы скрываемые доселе драматические обстоятельства последних двух лет жизни М. Б. Ходорковского стали явными, есть самое простое средство -- лишить его как иммунитета от критики, так и усилителя его речей. Что в переводе на русский язык означает: "Гроза прошла, не враг нам боле Шуйский!" Достаточно, чтобы временно изолированный гражданин М. Б. Ходорковский пошел в так привлекающую его политику на общих со всеми основаниях. Интервью и воззвания вольного человека имеют несколько меньший вес, чем воззвания узника, и набьют оскомину через неделю (они даже сегодня, при наличии фактора "Матросской Тишины", ее набивают). С другой стороны, количество текстов рано или поздно переходит в качество. Одно, два, три, четыре воззвания могут рассматриваться как символический жест борьбы -- без попытки вникнуть в содержание. Когда счет пойдет на десятки, вероятность каких-то попыток обращения к смыслу (которым суждения М. Б. Ходорковского небогаты) резко возрастает. В каковых попытках гражданам надо помогать, а не мешать, отвлекая их от смыслового анализа известиями о новых неприятностях, переживаемых узником. Гораздо лучше, чтобы он на воле переживал удобства, -- тогда его крайняя пустота станет очевидной куда быстрее. Ну а повод для государевой милости всегда можно найти. На то и легисты существуют. Тем более что для милостивого делания всякое время благоприятно.

 

И уж в любом случае следовало бы предоставить широчайшую свободу для агитации за кандидата (если зарегистрируют) Ходорковского М. Б. Сегодня речи в его поддержку, произносимые И. В. Стариковым, В. А. Кара-Мурзой, А. А. Прохановым, И. М. Хакамадой, Э. В. Лимоновым, Р. Амстердамом доступны лишь for happy few, что несколько снижает их агитационную ценность. Если обязать К. Л. Эрнста каждый день в прайм-тайм хотя бы течение пятнадцати минут (а лучше часа) показывать стол президиума, из-за которого сказанные сторонники М. Б. Ходорковского будут произносить речи в его поддержку, через неделю такой обработки граждане будут готовы проголосовать за кого угодно -- хоть за педофила из той же "Матросской Тишины", лишь бы не за кандидата с такой группой поддержки. Жаль, конечно, телезрителей, они такого страдания не заслужили, но политика порой требует жертв. Равно как и святая свобода слова.