Канун потрясений 1917-го

Совершенно необычная делегация прибыла 16/29 января 1917 года в Петроград. Генералы, адмиралы, политики, экономисты, специалисты по снабжению военным снаряжением. Из Великобритании, Франции, Италии. Даже английский военный министр лорд Алфред Милнер.

 

Побывали не только в Петрограде, но и в Москве. И на фронте. Встретились и с министрами, и с виднейшими чиновниками. С руководителями фракций Думы. Разумеется, с Николаем II. Пробыли они в России три недели. Уехали всего за несколько дней до Февральской революции.

 

Делегация прибыла на самую представительную конференцию Антанты с участием России за все военные годы. Она была созвана для изучения совместных усилий в мировой войне. Представления о ней дают не только отечественные свидетельства, но и документы в архивах Лондона, Кембриджа, Оксфорда. В историю она вошла как Петроградская конференция. Пока готовилась конференция, обстановка в России очень быстро и очень круто менялась.

 

Еще в начале осени 1916 года великий князь Николай Михайлович, дядя Николая II, был уверен в скорой победе над Германией и Австро-Венгрией, думал о предстоящей мирной конференции и намечал состав русской делегации (он писал - "комиссии"). Разработал и верноподданно предлагал Николаю II "коротенькую схему тех вопросов, которые пришлось бы разбирать проектируемой мной комиссии". Эта "коротенькая схема" состояла из 17 не только проблем решения судьбы поверженных врагов - Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции, но и всего устройства послевоенного мира.

 

А всего через два с небольшим месяца смысл и тон обращения великого князя к императору уже совсем иные.

 

"Ты неоднократно выражал твою волю "довести войну до победоносного конца". Уверен ли ты, что при настоящих тыловых условиях это исполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла?..

 

Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше - накануне эры покушений. Поверь мне: если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет...".

 

И позволил себе прямо вторгаться даже в личную жизнь Николая II.

 

"Неоднократно ты мне сказывал, что тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, - есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради тебя от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобой супругу".

 

Это уже не верноподданное обращение, а поучение дяди своему неразумному племяннику. Легко представить, какую ярость это письмо вызвало у императрицы. 4/17 ноября она обращалась к мужу: "Я прочла письмо Николая с полным отвращением. Если бы ты его остановил в середине его разговора и сказал ему, что, если он хотя бы раз еще коснется этого предмета или меня, ты его сошлешь в Сибирь - так как это выходит почти государственная измена. Он всегда меня ненавидел и дурно обо мне отзывался уже 22 года, и в клубе также (этот самый разговор у меня с ним был в этом году), но во время войны и в такую пору ползти за твоей мамашей и твоими сестрами и не встать отважно на защиту жены своего императора (все равно, согласен он со мной или нет) - это отвратительно, это измена".

 

А еще через несколько дней: "Пожалуйста, прикажи Ник. Мих. уехать - он опасный элемент здесь в городе". Ему и приказано было уехать, правда, чуть позже.

 

Прокурор петроградской судебной палаты подсчитал, что за один 1916 год царь сменил "четырех председателей совета министров (И.Л.Горемыкина, Б.В.Штюрмера, А.Ф.Трепова, и кн. Н.Д.Голицина), четырех министров внутренних дел (А.Н.Хвостова, Б.В.Штюрмера, А.А.Хвостова и А.Д.Протопопова), трех министров иностранных дел (С.Д.Сазонова, Б.В.Штюрмера и Н.Н.Покровского), трех военных министров (А.А.Поливанова, Д.С.Шуваева и ген. Беляева) и трех министров юстиции (А.А.Хвостова, А.А.Макарова и Н.А.Добровольского)".

 

И на этом фоне - убийство Распутина. Вместе с его трупом, найденным в Малой Невке в первый день 1917 года (по новому стилю), стали еще более явными, обнажились, всплыли на поверхность противоречия, накопившиеся в российской действительности - и в стране, и в ее правящей элите. Французский посол Морис Палеолог записал в своем дневнике на следующий день: "Убийство Григория - единственный предмет разговора в бесконечных хвостах женщин, в дождь и ветер ожидающих у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и проч.".

 

И.В.Гессен, видный общественный деятель и публицист, а в эмиграции и издатель многотомного "Архива русской революции", считал: "Совершенное ярым сторонником царского режима Пуришкевичем и членами императорской фамилии - Юсупов женат на дочери вел. князя, а Дмитрий Павлович был наиболее близким царской семье среди великих князей, - убийство Распутина завершало ее полную изоляцию и знаменовало окончательный распад государственной власти".

 

Царя и еще больше царицу не могло не ошеломить, что в убийстве принял участие великий князь Дмитрий Павлович. Убивал. Но - родственник. Как решить его судьбу, как при этом учесть настроения во всем обширном клане Романовых? Решили услать его из Петербурга. А другой великий князь, Николай Михайлович, считал, что теперь, когда "гипнотизера" - Распутина - нет, надо удалить, услать куда-нибудь "загипнотизированную" - Александру Федоровну.

 

Каково было Николаю II? Жена - вне себя после убийства "Друга". Полный раздрай в среде родственников. Мать и жена - Минни и Аликс - вообще стараются не общаться. Мать переехала в Киев, чтобы не видеть того, что творится. А семья для Николая II значила так много! П.Жильяр, наставник его детей, проживший 13 лет рядом с его семьей, писал о нем: "созданный для семейной жизни".

 

За стенами дворца - раздираемые противоречиями властные структуры. И вся необъятная страна...

 

Союзников, Англию в первую очередь, крайне тревожили перемены в правительстве России: не усилилось ли прогерманское влияние? Об этом беспокойстве русское посольство в Лондоне сообщало в Петроград.

 

Петроградской конференции предшествовала долгая беседа британского посла Джорджа Бьюкенена с Николаем II. С каким настроением добивался посол аудиенции? Он считал, что князь Голицын, новый председатель совета министров, "не имея никакого административного опыта и никаких точек соприкосновений с Думой", не может "овладеть положением". А оно, по мнению посла, "с каждым днем становились все более и более угрожающим. Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица или только последняя; с другой стороны, народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно". Аудиенция состоялась 12/25 января. О готовящейся Петроградской конференции Николай II "выразил надежду, что это будет последняя конференция, которую мы будем иметь до окончательной мирной конференции".

 

Посол позволил себе усомниться не только в этом, но даже в том, "следует ли при настоящих условиях подвергать жизнь столь многих выдающихся людей опасности испытать судьбу, постигшую лорда Китченера I при его роковом путешествии в Россию". (Он умер в 1916 году.)

 

Царь удивился такому пессимизму. Это дало возможность Бьюкенену высказать свою оценку положения в России. Он даже осмелился выразить недоумение по поводу чехарды со сменой министров, сказал, что послы уже не знают, останутся ли завтра на своих постах сегодняшние министры, с которыми они имели дело:

 

"Ваше Величество! Позвольте мне сказать, что перед вами открыт только один верный путь, это - уничтожить стену, отделяющую вас от вашего народа, и снова приобрести его доверие". Император выпрямился во весь рост и, жестко глядя на меня, спросил: "Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести мое доверие?"...

 

"Видит ли его величество, - спросил я затем, - опасности положения, и знает ли он, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?" Император сказал, что ему лично известно, что люди позволяют себе говорить таким образом, но что я впадаю в ошибку, придавая этому слишком серьезное значение".

 

Николай II колебался и готов был даже оттянуть проведение готовящейся конференции.

 

Но машина уже заработала. Англией, Францией и Италией была создана объединенная делегация. В британскую часть вошли кроме Милнера еще шесть генералов, в том числе Генри Вильсон (вскоре стал фельдмаршалом). А также лорд Д.Б.Ревелсток - эксперт по финансовым вопросам, сэр Уолтер Лейтон, эксперт по вопросам вооружения, Джордж Клерк (впоследствии посол в Турции). Во французскую часть делегации во главе с М.Думергом, министром колоний, вошли два генерала, один из них весьма известный - Ноэль де Кастельно. В итальянскую - сеньор Шалойа, маркиз А.Карлотти и генерал Руджиери. Всего в объединенной делегации - более сорока человек.

 

8/21 января 1917 года они отплыли из шотландского порта Обок к порту Романов (Мурманск) на крейсере "Килдонен кесл". Сразу по прибытии в порт Романов гости ужаснулись. Присланное из Англии вооружение, которое доставлялось с таким риском, сквозь минные поля и под угрозой нападения германских рейдеров и подводных лодок, тут мокло под дождем и снегом. "Тысячи тонн снаряжения были свалены в доках и на набережной, и не чувствовалось никакой надежды, что их вскоре отправят дальше, на юг".

 

Специальный поезд, на котором делегацию везли в Петроград, шел очень медленно. Путешествие заняло три дня. Прибыли в столицу утром 16/29 января.

 

18/31 января Николай II принял в Царском Селе всю делегацию. Милнер вручил царю два письма от Георга V, а для вдовствующей императрицы Марии Федоровны - письмо от ее сестры Александры, жены Георга V. Еще через два дня Милнер получил личную аудиенцию и обедал с императором и императрицей. После этой встречи Милнер сказал Генри Вильсону, второму по положению члену британской делегации: "Император и императрица, хотя держались очень любезно, но совершенно отчетливо дали понять, что не потерпят никакого обсуждения российской внутренней политики".

 

Еще через два дня для всей делегации был устроен официальный ужин, но Николай II ни с кем из гостей сколько-то серьезных разговоров не вел.

 

Первое пленарное заседание конференции союзников открылось 19 января/1 февраля в Круглом зале Мариинского дворца. Работа продолжалась три недели, до 8/21 февраля, то есть закончилась за считанные дни до Февральской революции.

 

Наиболее высокопоставленными членами российской делегации были новый министр иностранных дел Н.Н.Покровский; новый военный министр М.А.Беляев; министр финансов П.Л.Барк; великий князь Сергей Михайлович, инспектор артиллерии, он представлял ставку верховного главнокомандующего; морской министр адмирал И.И.Григорович; С.Д.Сазонов, который до июля 1916 года был министром иностранных дел, а затем назначен послом в Лондон, но так и не вступил в эту должность из-за начавшихся революционных событий. При обсуждении военных вопросов важную роль играл генерал В.И.Гурко, начальник генерального штаба. В результате той министерской чехарды, которая шла в России в 1916 году, лишь совсем недавно назначенные министры и другие чиновники не всегда оказывались вполне компетентными в новых для них сферах. Этим - хотя, боюсь, и не только этим - объясняются оценки их деятельности, подобные той, которую дал им Председатель Государственной Думы М.В.Родзянко: "На заседаниях конференции с союзниками обнаружилось полнейшее невежество нашего военного министра Беляева. По многим вопросам и Беляев, и другие наши министры оказывались в чрезвычайно неловком положении перед союзниками: они не сговорились между собой и не были в курсе дел даже по своим ведомствам".

 

Впечатления союзников о России складывались отнюдь не только в ходе заседаний конференции. И подготовка рекомендаций и решений тоже велась в большой мере вне пределов ее стен. Генералы - Вильсон и другие, посетили Псков, ставку генерала Н.В.Рузского, побывали в Риге, оттуда поехали на машине на фронт. Затем по железной дороге - в Минск. Там их принял А.Эверт, командующий западным фронтом. Затем - в Москву.

 

Милнер в Петрограде встречался с представителями партий, представленных в Думе - кадетами и октябристами. Один из лидеров кадетов П.Б.Струве вручил ему два своих меморандума: "Состояние дел в России" и "Продовольственный вопрос". А во время поездки Милнера в Москву, в сопровождении Ревелстока и Клерка, состоялись беседы с председателем Всероссийского земского союза князем Г.Е.Львовым (который вскоре, после отречения Николая II, стал председателем Временного правительства и министром внутренних дел) и московским городским головой М.В.Челноковым. На банкете в московской городской думе Милнер выступил в ответ на речь промышленника и банкира П.П.Рябушинского и показал неплохое знание российской действительности.

 

Львов вручил Милнеру текст своего заявления, в котором говорилось, что, если император не проведет конституционной реформы, революция неизбежна. Более того, Львов указал срок - через три недели. Почему такой срок? Скорее всего, потому, что, через три недели должна была собраться Дума - ее сессию отложили до окончания конференции союзников. Под революцией Львов подразумевал не столько народное восстание, сколько события в верхах.

 

В Москве, как и в Петрограде, делегаты услышали, что царская чета - угроза для страны. Генерал Вильсон записал в дневнике: "Они потеряли свой народ, свое дворянство, а теперь и свою армию - и я не вижу для них никакой надежды; однажды здесь произойдет что-то ужасное". Делегатам устроили овацию, когда увидели их в царской ложе Большого театра, но и это не подняло им настроения. И на следующий день в дневнике Вильсона появилась запись: "Император и императрица - на пути к свержению. Все - офицеры, купцы, женщины - открыто говорят, что надо избавляться от них".

 

Правда, читая о подобных, казалось бы, очень смелых заявлениях, приходится напоминать себе признание одного из лидеров правого крыла Думы В.В.Шульгина, написавшего в своих мемуарах: "Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылом власти хвалить ее или порицать... Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи... под условием, чтобы императорский караул охранял нас... Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала - у нас кружилась голова и немело сердце".

 

По возвращении в Петроград Милнер был снова принят Николаем II (5/18 февраля) и вручил ему памятную записку со своими соображениями. А накануне великий князь Александр Михайлович (Сандро), муж Ксении, сестры Николая II, направил царю письмо, которое начал еще несколько недель назад, 1/14 января, но все думал, отправлять или нет. Оно не очень ясное, не очень логичное. "Масса не революционна", "народ тебя любит". И вместе с тем - "вопрос ведь в самом бытии России, как великой могущественной державы".

 

Кто же враг? "...Правительство есть сегодня орган, который подготовляет революцию, - народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу".

 

Каков же выход? Оказывается, он прост и легок. "...Ты несколькими словами и росчерком пера мог бы все успокоить, дать стране то, чего она жаждет, то есть правительство доверия и широкую свободу общественным силам, при строгом контроле, конечно...".

 

Значит, как всегда, - царь-то хорош, только вот министры у него плохи. Неужели Сандро не помнил те бесчисленные случаи, когда именно царь пресекал явно позитивные меры своих правительств? В 1906 году правительство П.А.Столыпина решило несколько смягчить ограничения прав евреев. Николай II ответил Столыпину: "Возвращаю Вам журнал по еврейскому вопросу неутвержденным. Задолго до предоставления его мне, могу сказать, и денно и нощно, я мыслил и раздумывал о нем. Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, - внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велению".

 

Так что мистические настроения царя были куда важнее решений правительства.

 

Сандро не указал, каковы конкретно вражеские силы и на какие силы - тоже конкретно - надо опереться. Но все же его письмо полно тревоги. Памятная записка, которую Милнер вручил Николаю II на следующий день, была намного сдержаннее. Очевидно, иностранцу было неловко резко осуждать происходящее в чужой стране.

 

В записке выражались глубокие симпатии к России и сочувствие потерям, которые она понесла. Подчеркивалось: "Единственное, на чем мы должны сейчас сосредоточить внимание, - это умножение общих сил союзников... И, может быть, правильно даже пожертвовать некоторым укреплением на Западном фронте ради снабжения России тем, в чем она насущно нуждается". Никакой критики российской политики в записке не было. Но и при этом у Милнера не создалось впечатления, что его соображения да и он сам произвели заметное впечатление на царя. А сам Николай II показался ему усталым и нездоровым.

 

В целом впечатления делегатов оказались невеселыми. Тягучие многословные заседания, многочасовые приемы и обеды, общая неэффективность бюрократии. Милнер сказал коллегам-французам: "Мы попусту теряем время".

 

Жили они в самом центре Петрограда в гостинице "Европейская". Что они там увидели? Брюс Локкарт, британский генконсул, приехавший к ним из Москвы: "Я нашел атмосферу в Санкт-Петербурге еще более удручающей, чем когда-либо. Шампанское лилось рекой. "Астория" и "Европа", два лучшие столичные отеля, переполнены офицерами, чье место должно бы быть на фронте. Не считалось зазорным быть "уклоняющимися" или искать синекуру в тылу... На улицах же - длинные очереди бедно одетых мужчин и громко возмущающихся женщин, которые ждали хлеба, а его все не подвозили".

 

Все это было очевидно. Октябрист А.И.Гучков, бывший тогда председателем Военно-промышленного комитета, писал генералу М.В. Алексееву в августе 1916 года: ""Гниющий" тыл неминуемо развалит фронт, да и всю страну втянет в "невылазное болото"".

 

Когда английские гости или сопровождавшие их лица давали рубль городовому, тот, козырнув и щелкнув каблуками, привычно громыхал: "Боже, царя храни!" и "Бей жидов!". Само по себе это, вероятно, не так уж беспокоило бы англичан. Тревожнее для них было другое. Черносотенцы называли Думу, особенно ее либеральную, наиболее близкую англичанам часть, еврейским кагалом. Видели в ней врага внутреннего, а в Англии - внешнего.

 

Эти настроения отмечались в докладах Петроградского охранного отделения. Например, в октябре 1916 года: "Если правительство хочет, чтобы в России наступили порядок и тишина, то оно должно, прежде всего, разогнать "еврейский кагал", заключить почетный мир с Германией и разорвать всякие отношения с Англией...".

 

Такой поворот англичанам нравиться не мог.

 

Сразу же после заключительной встречи Милнера с Николаем II 5/18 февраля посол Бьюкенен дал телеграмму в британское министерство иностранных дел. "Я мог бы резюмировать положение следующим образом. Хотя император и большинство его подданных желают продолжения войны до конца, однако Россия, по моему мнению, не будет в состоянии встретить четвертую зимнюю кампанию, если настоящее положение будет продолжаться до конца; с другой стороны, Россия настолько богата естественными ресурсами, что не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы император вверил ведение войны действительно способным министрам".

 

Что ж, даже для Ленина Февральская революция была полной неожиданностью. А он-то изучал положение уж как скрупулезно, старался не пропустить ничего, что могло хоть как-то предвещать возможную бурю.

 

Впоследствии Милнера, несмотря на его ошибку, все же считали лучшим знатоком России во всем британском правительстве. И ему (он еще долго оставался военным министром), а с ним и его сотрудникам пришлось много заниматься Россией - уже советской. Но это - другая тема.

 

А тогда, узнав уже в Лондоне о Февральской революции, как они осмыслили - или переосмыслили - то, что видели сами?

 

В письме одному из своих коллег (12 апреля 1917 года) Милнер возложил вину на русский бюрократический аппарат: "Бюрократия была так насквозь пропитана стремлением своекорыстно использовать служебное положение, фаворитизмом, некомпетентностью и коррупцией, что это вело к голоду в армии и к проигрышу войны - и все это знали, в том числе и солдаты". Другой вывод Милнера: революции можно бы избежать, "если бы император выбрал такого человека, как князь Львов, пользующегося всеобщим доверием". Как известно, в истории нет сослагательного наклонения, так что трудно оспорить этот вывод или согласиться с ним. Когда Милнер писал это, как раз Львов и стоял уже во главе правительства. Но Милнер об этом даже не упомянул, считая, конечно, что Львов пришел слишком поздно.

 

А в письме Бьюкенену, британскому послу, 15 мая 1917 года: "Боюсь, что теперь Россия пройдет через все стадии революционной лихорадки и ничто не поможет ей, даже если это будет длиться годами - пока новая форма власти, вероятно, деспотической и непредсказуемой по своему характеру, не возникнет из этого хаоса".